Цветы и подарки своими руками

          ПОРЧА

  (повесть о селе)

Солнце повисло прямо над головой старика, щедро источая свой жар. Близился крестьянский полдень. Федотыч поднял голову, стряхнул ладонью с морщинистого лба давно скопившийся липкий пот, распрямил с хрустом затекшие от неудобной позы спину и плечи и придирчивым взглядом окинул свой ухоженный приусадебный участок. – Немного осталось, - изрёк он под нос сам себе.

Действительно, не обработана была примерно третья часть огорода. Взглянул на содержимое пластиковой бутыли из-под «Фанты», где была налита тайком от бабки бражка и мысли унесли Федотыча в последние события недели.

И случись же такое странное событие в их доме! Вчера вечером поднялся он на чердак своего дома, чтобы поправить там прогнувшиеся балки крыши, (а бабка уже несколько дней жаловалась, что дом скрипит), и нашёл там куриное яйцо. Обыкновенное куриное яйцо. Казалось бы, ничего удивительного для сельского жилища в этом не было, ну подумаешь, курица забралась и снесла яйцо в неположенном месте. 

Да только в этом происшествии выявлялось много странностей. Во-первых, чердак был высоко над землёй, и забраться туда без лестницы было невозможно ни курице, ни человеку, во-вторых, вход у чердака всегда закрыт дверкой, а в-третьих, яйцо это, при пристальном обследовании, оказалось варёным. Вот так номер! И чтобы это всё значило? Здесь было о чем подумать, над чем поразмышлять. Как попало вареное яйцо на чердак? И если это не курица его снесла, то значит, его кто-то подбросил из людей. Зачем, почему? Быть может это ворожба недовольных чем-то односельчан или происки какой-то ведьмы?

- Федотыч, иди есть! - оторвал его от дум протяжный крик жены.

Дед быстро развернулся всем корпусом и засеменил к черному ходу избы: бабка не любила, когда кто-то задерживался к обеденному столу.

На столе уже ждала вкусно пахнущая тарелка борща. Бабка его была большой мастерицей в приготовлении блюд. Дед, вроде бы, присел за стол, и даже взял ложку в руку, но вдруг заерзал на стуле.

- Пойду, руки помою, - засуетился он, как будто вспомнив что-то важное из учебника гигиены, кадык его при этом задергался и заходил вверх-вниз, как хорошо смазанный затвор винтовки. Легко поднявшись, он, подобно прыгуну перед прыжком, быстро засеменил в сторону умывальника. Однако чуткое бабкино ухо уловило, что в коридоре, связывающем все комнаты, траектория дедовского «разбега», вдруг, отклонилась от объявленной и вскоре закончилась в комнате для гостей. Здесь в мебели были спрятаны трёхлитровые банки самогона, выгнанного в позапрошлую пятницу. Чуть слышно скрипнула дверка открывающегося ящика, и раздалось журчание наливаемой жидкости.

Баба Настя знала, что дед уже давно не может не пропустить рюмку спиртного перед едой, но не считала это большой бедой на фоне пьянства мужского населения деревни, давно уже превратившегося в большинстве своем в животных с отравленными спиртом мозгами и парализованной волей.

Удобно устроившись на стуле, и, взяв в одну руку, большой ломоть черного хлеба, дед приступил к трапезе. Ел он по-деревенски быстро, как будто кто важный ждал его за порогом, всегда о чем-то глубоко задумавшись и уставившись в неведомую точку перед собой. И трудно было понять, воспринимает ли он вкус отведанного, или это для него чисто механическая работа, такая же, как и все монотонные длительные работы в крестьянстве, которые надо лишь побыстрее выполнить. От борща его оторвал бабки голос:

- Ну, что много жуков на огороде?

- Да порядочно будет!

       

Дед, оторванный от обеденных дум тараторящей, будто сорока бабкой, обратил внимание на подоконник, слегка прикрытый ситцевой шторкой. Там он выращивал одному ему известные полезностью какие-то растения.

     

  - Надо взрыхлять, взрыхлять надо, - вырвалось из его обвешанных капустой губ, и он не откладывая дело в долгий ящик, тут же, прямо обеденной ложкой, слегка привстав и нависнув над столом, начал усиленно ковырять в цветочных ящиках.

- А ведь скрип и стоны в доме прекратились, как ты забрал яйцо с чердака-то. А то две недели, дом скрипел и ходуном ходил! Ты куда его дел то?

- Умные люди научили руками не трогать, а в дупле схоронить. А что потом с ним делать - похожу по селу вечером, узнаю.

- Узнай, а то не дай Бог, куры перестанут нести, или кабан сдохнет!

- А пойду-ка я к Валерочке сбегаю, что он, на это, интересно скажет?

Сосед Федотыча - Валера, хозяйственный, крепкий, моложавый еще парень, работал лесником. С дедом они дружили давно, с первой встречи, найдя полное взаимопонимание, и как соседи, и как мастера, и как люди.

В доме хозяина не оказалось, и дед направился прямиком в сарай, выполняющий одновременно функцию гаража и склада. Он знал, что сегодня сосед занят ремонтом своей нехитрой техники. Основной гордостью его гаража был автомобиль «Судзуки». Конечно, его трудно было назвать, автомобилем. Это было собранное каким-то самоделкиным соседней деревни, передвижное устройство из различных частей разных автомобилей, тракторов и механизмов. Кабины у него не было, а только сиденье с рулем, кузов и двигатель. 

При движении мотор ходил ходуном, а кузов сильно вибрировал. Устройство издавало рёв, напоминающий вой пикирующего бомбардировщика, но генерируемые двигателем децибелы воспринималась обывателем деревни исключительно как мощь. Зато современный Кулибин не поленился выпилить из блестящего металла слово «Судзуки» и прикрепить этот обязывающий ко многому знаменитый бренд на самое видное место впереди у самоходного средства, там, где у обычного автомобиля бывает капот. Приобрел «Судзуки» Валера в прошлом году для уборки картофеля за двести пятьдесят долларов под градом сыплющихся от жены упреков.

Так и есть, сосед был в гараже. Разомлев от жары и сытного обеда, он отдыхал, настежь отворив двери гаража для вентиляции. При этом руки и ноги его были широко раскинуты на дерматине и никеле гинекологического кресла. Валера когда-то работал завхозом в местной поликлинике. Но наступили трудные и сложные перестроечные времена. Властям пришлось закрыть поликлинику за недостатком средств. Оборудование и имущество передали, в основном, в областную больницу, а частично растащили по домам, дворам и закуткам. Валера опоздал почему-то к дележу этого жирного пирога, и досталось ему на память от бывшей работы лишь старое гинекологическое кресло.

- А, в хозяйстве все сгодится, – махнул он рукой и привез приобретение к себе в гараж. Теперь он с важностью персидского шаха возлежал на нем, собирая силы для работы.

- Федотыч, привет, а я хотел у тебя  пассатижи спросить! – завидев соседа, обрадовался Валера.

- Есть, есть, заходи, дам.…А как жарко-то сегодня, как печет, ну прямо как в Африке.

- Я же служил в Африке срочную, когда еще Советский Союз не развалился, скажу тебе, в Африке жара переносится легче, а тут только в гараже и спасаешься.

- Слышишь, Валера, посоветоваться требуется, - начал дед, - яйцо вареное на чердак мне кто-то подбросил. Не иначе сглаз. Бабка говорит, ночью изба так трещала, как будто по ней нечисть какая ходила.

- Да, дело нечистое, – почесал затылок Валера, пытаясь сдвинуть ноги, но это у него не получилось, поморщившись, он продолжил, - никак кто-то из родни завидует.

- Почему из родни?

- Как почему? Сам посуди. К тебе на чердак можно попасть, только придвинув лестницу. Так ведь? Но ты это сразу заметишь, если будешь дома. А вот если ни тебя, ни бабки дома не будет, тогда – пожалуйста. Значит за тобой с бабкой следить надо. А откуда следить, вокруг одна родня живет. Долго не потопчешься незамеченным. Значит, это и сделал кто-то из родственников, когда приметил, что вы с бабкой куда-то вышли.

- Ну, мы с бабкой вместе на днях никуда не выходили…

- Значит, человек этот очень  хитрый оказался, и подкараулил минутку, когда ты ушел, а бабка твоя сериал смотрела. Её же не оторвать тогда ни за что на свете от экрана телевизора.

- Может и так, - несколько подумав, изрёк дед.

- А не завести ли тебе, Федотыч, собаку? – подбросил идею сосед. – Как хорошо было бы: она охраняла твое хозяйство и днём и ночью. Тогда уж никто иголки не подкинет, не то, что уж целое яйцо.

Пробовали они с бабкой уже держать собаку. Была у них собака по кличке Найда. Да разве это была собака? Смех, да и только, низкопородная собачонка карликового размера. Тявкала она и то с какой-то натугой, высоким визгливым голосом. Подготовить её к службе в качестве охранной овчарки взялась баба Настя. Сперва наперво, нужно было отучить новоиспеченную грозу расхитителей и воров от желания придушить, между делом, свою живность: цыплят и куриц. Откуда баба почерпнула такую методу, неизвестно, но уж ясно, что не у дрессировщика Запашного и не у классиков воспитательного процесса. Свернув шею одной из своих куриц, баба стала методично тыкать этой курицей, в нос привязанной к ограде собачонке с криком:

- Зачем ты это сделала, зачем загрызла курицу?

Сразу подумалось, что чем это не Ванька с селедкой у Пешкова, которого тыкали «ейною харею». Экзекуция продолжалась планомерно и систематически в течение нескольких дней, пока труп птицы не превратился в общипанное чучело и перестал играть роль пугала. Не знаю, как вынесла это издевательство бедная собачонка и как не утопилась от людского маразма, но всех кур она стала обходить, с той поры, за три версты. С охранными функциями собачка справлялась, часто можно было услышать на участке её заливистый лай, которым она награждала всякого чужого. Но недолго прожила она в этом доме. 

Повадилась собака таскать с курятника яйца. А таких в деревне неминуемо ждала фатальная участь Муму.

- А не сходить ли тебе к батюшке в церковь? – подал идею сосед.

- Да не люблю я его.

- А кто ж его любит, но молиться-то ходят!

- И то, правда!

- Только не забудь с собой пару бутылок самогону захватить, а то он и разговаривать не захочет.

- Сейчас сбегаю до хаты, захвачу…

Через четверть часа дед уже вышагивал бодрой походкой по дышащему жарким маревом асфальту в направлении церкви. Солнце продолжало нещадно палить, словно вознамерившись сжечь все живое в округе. Но дед как будто и не замечал этого. Все мысли его вертелись вокруг одной загадки: кто же это хотел навести порчу на его дом? Кто хотел несчастий для его семьи? 

А если это действительно соседи, как сказал Валера? Тогда кто же из них? Не так уж много соседей было у него. Валера, конечно, был вне подозрений. А дальше шли Ольга с Генкой, живущие через дорогу напротив, Люба с Витькой и семья Зубаря, из соседнего двухэтажного коттеджа, да Ивановна, дом которой находился за развилкой двух улиц. Кто же из них мог быть обиженным на него и замыслить такое черное дело? Бутылки самогона мерно позвякивали на дне авоськи в такт шагам, и под их звон мозг Федотыча погрузился в размышления.

Про соседку Ольгу

Ольга приходилась племянницей его бабке. По возрасту разменяла она уже четвертый десяток. Это была типичная крестьянка: ладно сбитая, крепкая, ширококостная, с сильным телом. Крупные кисти рук, казалось, были специально созданы для владения только большими и тяжелыми предметами: вилами, граблями, топором и лопатой. Лицо же её словно сошло с гравюр знатных итальянских художников. Судьба у неё выдалась непростая. Словно кто-то неведомый, то поднимал её над деревенским обывателем, то бросал в бездну унижений и страданий.

Будучи молодой еще и наивной девчонкой приглянулась она местному председателю совхоза, некому Ивану Дроздову. Это и определило вектор всей её дальнейшей жизни, затронуло в разной степени судьбы всех окружающих её людей. Была ли у них любовь с председателем, нет ли – не знает никто. Но то, что сопротивляться судьбе было бесполезно при столь патриархальном укладе жизни, что царил в этом дальнем уголке, понято, конечно, каждому. Председатель совхоза здесь был всегда и царь, и Бог в одном лице. Он брал, что хотел и имел что хотел, награждал и миловал, вершил суд и распоряжался судьбами людей, на земле, которую считал исконно своей.

Остался от этой любви у Ольги первенец, сынок – Коля, которого она безмерно любила. Впрочем, не прекращались у них с Дроздовым встречи, и после рождения сына, до самого его отъезда «на повышение». Выделил он своей барской рукой угодливой пассии построенный совхозом коттедж. Через Ольгу решил свою жилищную проблему и Федотыч - это по её ходатайству обзавелись они с бабой домом в центре посёлка. Однако забрали вскоре Дроздова в район, и жизнь к Ольге повернулась другой стороной. Насмешки деревенских баб и сплетни потянулись за ней длинным хвостом.

- Мы в ваших услугах не нуждаемся, – бросила ей в лицо супруга нового председателя. Ой, как не легко было Ольге в то время!

Тогда же появился в её жизни Генка Павлов. Он приходился каким-то родственником с дальнего хутора. Восьмая вода на киселе, как у нас говорят. Но да в деревнях все друг другу родственники, только в каком колене уже никто не помнит. Внешностью он не походил на большинство местных жителей, русоволосых и полноватых людей. Черные смолевые глаза, темный вихрастый чуб и поджарый стан делали его схожим с необъезженным жеребцом. 

Сходство усиливалось его взрывным непокорным характером, который он демонстрировал при каждом удобном случае. Не иначе как заезжие цыгане некогда разбавили застоявшуюся кровь местных пастушек. Рос Генка один, под присмотром тетки. В юном возрасте познал он несчастье, когда отец во время пьяной ссоры зарубил топором его мать. Выпустили отца из тюрьмы через много лет, когда Генка уже воспитывал своих детей.

С Генкой в доме появился хозяин. А вскоре в семействе родился еще сынок, за ним – другой. Вроде бы жизнь начала налаживаться, но неожиданно тяжело заболел первенец – Коля.

Болезнь проявила себя внезапно, будто гадюка ужалила исподтишка. Стал Коля быстро утомляться, ослаб, постоянно температурил. Мальчик начал чахнуть на глазах. «Кара Божья за грехи мои», – рыдала по ночам Ольга. И, наконец, бросив все бесконечные крестьянские дела и заботы, повела сынка по нескончаемому кругу докторов и целителей. В каких только больницах и лабораториях не побывал Коля за несколько недель, и везде врачи разводили руками: с мальчиком творится что-то непонятное и диагноз неясен. 

Когда все внутренние органы были многократно исследованы, предложили исследовать спинной и головной мозг путем взятия на анализ спинномозговой жидкости. Тут многодневному терпению матери подошел конец, и она увезла ребенка от врачей. Но сынку не стало легче, наоборот состояние его с каждым днём ухудшалось. Пришлось обратиться к народным целителям и знахарям, сословию, пышно расцветшему на почве отсталости и некомпетентности медицины. В лечебные средства Коли вошли деготь, лимоны, навоз всех сельских животных, козье молоко.… Но ничего не помогало. Не смогли установить диагноз и прохиндеи от целительства. Ребёнок угасал на глазах.

И тут, то ли Ольгины слёзы и молитвы дошли до Всевышнего, то ли выручил счастливый случай, но произошло событие, не только спасшее Колю, но и изменившее всю дальнейшую жизнь их семьи и дома. Из пострадавших от радиации Чернобыля районов на реабилитацию в Германию стали набирать детей. Ту самую Германию, которую всего полвека назад все ненавидели и проклинали. Надо заметить, что в этой деревне немцы не успели показать звериный оскал своих зондеркоманд. А вот соседнее село было полностью уничтожено фашистами. Старики, пережившие оккупацию, все в один голос вспоминали только одно, самое заметное для крестьянина: «при немцах был порядок».

Гораздо хуже отзывались о партизанах. Если немцы командовали днем, то ночью наступал партизанский беспредел, и у крестьян отнималось все, что оставалось после немецких поборов. В партизаны тогда рядился любой желающий. Были ли ночные гости действительно борцами с врагами или же местными бандитами, разобраться под дулом винтовки было невозможно. Единственным партизанским подвигом в этих местах была казнь неизвестного на опушке леса, где тело провисело около месяца, пугая своим видом местных жителей. Но снять труп несчастного никто не решался: боялись мести. Отважился на это дело только дед Григорий, который в ту пору был, конечно же, не дедом, а молодым парнем. Похоронил он тогда мертвое тело по-христиански с молитвой.

Наверное, дух неизвестного хранил его потом от бед. По освобождении местности Красной Армией получил Григорий, как и многие другие его сверстники, повестку на призыв в действующие войска. Распрощавшись с односельчанами, он прибыл в областной центр. Новоиспеченные рекруты прождали на призывном пункте день, другой, третий, но до них никому не было дела. Или это была извечная русская неразбериха, или просто Господь так вершил судьбы людей. Не понравился Григорию этот беспорядок, забросил он свою котомку за плечи и вернулся он домой к себе на хутор. Да так и зажил, пахал и сеял и никто больше не вспомнил о нём. Не многие вернулись после войны с того призыва, и в чьей земле лежат сейчас кости его сотоварищей, не знает никто. Конечно, для него все могло бы повернуться совсем иначе, но кто-то неведомый берег его.

У бабки Насти, которой в то время было три года, осталось от оккупации единственное воспоминание – немецкий солдат угостил её конфеткой. Да, немцы тогда еще не были столь ожесточенными, как в середине и в конце войны и оторванные от своих семей сохраняли ещё человеческие черты. Федотыч же, подвыпив, любил пересказывать историю своего родственника, как тот уберёгся от плена, спрятавшись в нутро мертвой ездовой лошади, растерзанной и выпотрошенной пулеметными очередями «мессершмидта».

Попал в длинный список приглашённых в Германию и Коля. А через неделю он был уже в Германии. Первый же анализ крови показал немецким врачам: Коля тяжело, но не безнадёжно болен раком лёгких. В родных пенатах ребёнка измучили анализами, но установить диагноза не смогли. Немцам же было достаточно одной пробы крови. И вчерашние враги не остались равнодушными к судьбе простого сельского паренька. Немедленно был организован сбор средств на сложную операцию. В Германию вызвали мать ребенка. Сейчас не хочется вспоминать, через сколько страданий и испытаний прошел этот человечек, сколько слёз пролила над больничной кроватью сына его мать. Главное в том, что молодой организм вынес все и переборол неизлечимую, казалось бы, болезнь.

Могли ли Ольга с Генкой ненавидеть его и бабку Настю и подкинуть заговоренное яйцо? Нет.

«Ну, конечно же, нет!» – твердо проговорил про себя Федотыч.

Дорога привела его к пристройке при церкви, возведенной для хозяйственных нужд. У забора пожилой мужик, натужно вздыхая и покрякивая, разгружал телегу с дровами. «Послушай, милейший, а где батюшка?» – обратился к нему дед. Польщенный «Милейший», не привыкший к подобному обращению, и, видимо, до восьми лет вообще считавший, что его зовут «Заткнись», удивленно обернулся и даже попытался изобразить на своем небритом лице некое подобие улыбки. 

При этом расплывшиеся в улыбке губы выявили отсутствие у него четырех передних верхних зубов. «Фут, фут» - закивал головой он, указывая на дверь пристройки пальцем, и Федотыч понял, что батюшка здесь. «Благодарствую»,- ответил Федотыч, и мужик опять одарил его своей «лучезарной» улыбкой.

Дед толкнул массивную входную дверь и увидел батюшку, о чем-то разговаривающего с попадьей - своей законной супругой.

- Сейчас, сын мой, погоди чуток, присядь вон на диванчик – проговорил, как проворковал, батюшка. Какой я ему сын, подумалось старику. Он сам мне в сыновья годится, но возражать не стал: видно здесь был такой порядок!

Про Батюшку Серафима

Был на селе свой священник – отец Серафим. Молодой, но дебелый уже парень иудейского роду-племени. Не пользовался он в народе авторитетом, да других в округе просто не было. И могут же так устраиваться люди! Когда-то учился батюшка в цирковом училище областного центра. Но вскоре понял, что выделывать на арене кульбиты весьма опасно, а цирковые трюки и фокусы неимоверно сложны, да и с дрессурой у него не все шло гладко: звери не слушались, и каждая тварь пыталась укусить. Пришлось бросить начатое уже дело и поступать в семинарию, где учиться оказалось не так хлопотно. Были у него в деревне новенький двухэтажный коттедж от совхоза и отреставрированная за счет прихожан церковь.

Сколько раз обходил батюшка деревню по кругу, собирая в бездонный холщовый мешок мзду на ремонт, роспись и благоустройство святой обители, не счесть, было, пожалуй, и дотошному совхозному учетчику. Ввёл он сразу во взаимоотношениях с паствой, актуальные на сей момент, рыночные порядки. По законам маркетинговой науки, на все свои церковные услуги, от крещения до отпевания, были установлены твердые расценки. Причем, к денежной «подати» полагалась еще сумка, наполненная продуктами: палочка колбаски, внушительный кусок сала, десяток яиц, какая-то другая деревенская снедь, и… пара литров местного самогона, бутилированного в пол-литровую тару.

Для себя ли, или для каких других страждущих иноков брал «святой угодник» эту священную в данной местности жидкость – то никому неизвестно. Во всяком случае, пьяным его никто никогда не видел. А то, что иногда на поминках пропускал он пару рюмок за упокой чьей-то грешной души – так это каждому понятно, что сам Бог велел! Но поговаривали, что сдаёт он целыми ящиками стеклотару в местный магазин. Однажды надули его мужики. Видно уж очень больно и обидно было скорбящим родственникам отдавать исцеляющую от горя влагу в руки пройдохи-святоши. Разбавили они приготовленный для священника самогон водицей из колодца и тем успокоили и свои скорбящие души, и свои пересохшие рты. Но с тех пор стал священник носить с собой карманный спиртометр и обязательно проверять каждую партию даров.

- Что привело тебя ко мне, раб божий? – громом раздалось над ухом задремавшего Федотыча.

От неожиданности Федотыч вскочил, но вместо ответа начал усиленно прочищать принявшее громкий сигнал ухо. Потом до его сознания, видимо, дошло, где он находится и зачем, и дед обратился к батюшке со словами:

- По делу я. Совет твой нужен, батюшка!

- А пожертвования церкви где?

- Вот-вот они, - дед вытащил из-под ног авоську с двумя бутылями, которые, при этом, приветливо звякнули, и протянул её святому отцу.

- А что яичек, колбаски не мог захватить, ты ж знаешь матушка у меня больная?

В деревне все знали, со слов священника, что супруга у него тяжело больна. Но что за болезнь была у неё, никто не ведал. И почему её надо было подкармливать яйцами и колбасой, не знал никто тоже. «Уж не дистрофия ли у матушки?», - подумалось деду, но в слух он произнес другое:

- Так вопрос-то пустяковый…

Гость не получил ответа. Батюшка был уже занят наиважнейшим делом: проверкой крепости самогона. Наполнив из обеих бутылок стакан, он полез за пазуху в поисках спиртометра. Церковная сутана на мгновение распахнулась, обнажив мощную грудь бывшего циркового акробата. В такую жару священник, видимо, не носил исподней рубахи. Но не своими мускулами удивила чужая плоть старика, а своими татуировками, обильно украсившими тело. «Не забуду мать родную!», - невзначай успел прочитать Федотыч одну из надписей на ходящей ходуном груди, прежде чем полы рясы захлопнулись.

- Тридцать шесть градусов, - произнес нараспев священник, искоса взглянув на деда.

- Мне бы совет получить, батюшка, - взмолился, уничтоженный увиденными наколками, Федотыч.

- Ну, что у тебя случилось, выкладывай! – смилостивился, наконец, священник

В этот момент входная дверь, скрипнув, слегка приоткрылась и в образовавшемся проеме появилась голова «Милейшего»:

- Батюфка, мне бы расчет получить за дрова, - произнес щербатый рот.

- Ступай раб Божий с миром, Господь воздаст тебе за щедрость твою! – с этими словами отец Серафим подошел к двери, и слегка подтолкнув мужика рукой, захлопнул у самого его носа дверь.

- Так что тебя привело ко мне? – вторично обратился он к деду.

- Напасть такая вышла, святой отец…. Вчера на чердаке яйцо нашёл вареное. Никак, заговоренное. Беды кто-то мне желает. Что делать-то, что делать? – сбивчиво изложил суть дела проситель.

- Ничего не происходит в мире без ведома Господа нашего, сказано в Евангелии!

- Вот и я говорю, за что мне такая напасть?

- А ты помнишь, я к тебе по весне за помощью приходил, когда деньги на антифриз собирал? Что ты мне тогда пожертвовал? Ни-че-го!

Историю с антифризом в деревне знали все, поскольку деньги на него собирали уже второй раз. Первый раз осенью прошлого года, когда при сооружении отопительной системы в церкви, решено было заправить её антифризом. Второй раз уже весной этого года, когда выяснилось, что кто-то, улучив момент, слил весь антифриз. Расследование, проведенное батюшкой, вора не выявило. Большие сомнения были у деда по этому происшествию, грешил он подозрением на самого батюшку.

- Ну, как ничего, бабка-то моя положила что-то в короб!

- Бабка положила, а ты – ничего, и даже съехидничал, что, мол, попу неплохо бы было завести ищейку, для поиска пропажи церковного имущества. А ведь сказано в Священном Писании: каждому воздастся по делам его. Вот и воздается тебе за глумление над Верой и Церковью….

Тут попа опять прервали. Входная дверь немного отворилась и в лучах дневного света снова показалась голова «Милейшего»:

- Ну что тебе еще, - обратился к нему святой отец.

- Батюшка, я же дрова у лесника за свои кровные брал. Смилуйся, заплати хоть за дрова что.

- Господь заплатит! Когда-то изрек наш Спаситель: «Да не оскудеет рука дающего». Иди и жди милости Божьей, и прольется она на твою голову манной небесной. Иди, иди, раб божий, и не отвлекай меня от дел богоугодных…

Голова мужика как-то странно закрутила глазами, наверное, силясь понять, что сказал ему поп, и под суровым взглядом батюшки скрылась за дверью.

- Что же мне делать теперь? – наконец, осмелел Федотыч.

- Молиться, молиться за спасение души. Когда ты в последний раз посещал службу? Не помнишь? Вот и я не помню. Стыдно должно тебе быть, ой как стыдно. До старости дожил, а о том, как предстанешь перед Всевышним, не думаешь!

С этими словами батюшка взял наполненный ранее для измерения крепости самогона стакан с мутновато-белой жидкостью и, воскликнув «Во славу Христа!», опрокинул его себе в рот.

- А водку такую я больше у тебя не приму! – подытожил он проверку. Как обнаглели, разбавляют, сколько хотят, совсем горло не щиплет!

Тут уж деду стало и в самом деле так нестерпимо стыдно, как будто он сотворил что-то ужасное и это «ужасное» теперь раскрыто. Как нашкодивший школьник поджал он ноги под скамейку и опустил глаза.

Подавленный возвращался Федотыч к себе домой. Он уже не замечал ни палящего солнца, ни обильно застилающий глаза пот. На пороге его встретила бабка Настя:

- А у нас Ольга в гостях.

Ольга в этот раз пришла со своим старшим сыном – Колей. Было ему четырнадцать лет. Внешне напоминал Коля Наполеона Бонапарта, сходство еще более усиливалось его умением держаться на людях, манерами общения. Было в нем какое-то степенство и самодостоинство.

Присели к столу. Баба Настя подала обычное деревенское угощение – чай, варенье, хлеб. Живо управляясь с едой, Ольга обратилась к мальчику:

- Сынок, ты, что сейчас делал?

- В огороде занимался

- Молодец, пей чай, баба Настя своим вареньем угощает! Оно у неё вкусное! Руки, наверное, не помыл после работы?

Коля с изумлением посмотрел на свои грязные руки, покрутив ладони перед глазами и, наверное, удивляясь, что это от него такое вдруг стали требовать.

- Не помыл!

- Ай, ладно, в свой рот пойдёт, хочу мою, хочу, нет! Ведь, правда, сынок? – Как-то примирительно, словно оправдываясь за излишнюю строгость и придирчивость, подытожила соседка.

Сынок после этих слов перестал рассматривать свои немытые руки и усиленно заработал ложкой.

Между тем Ольга продолжала:

- Так вот, заболели свиньи, одна другой краше: все в бурых пятнах, что делать и не знаю.

- А к ветеринару ходила?

- А что ветеринар? Дал ампулу. Вчера вкололи, а сегодня все равно сдохла. Сейчас муж придёт, будем другую колоть, пока не сдохла.

- И что мясо есть будете?

- А что, она же не сдохнет, мы же её сами заколем.… Хочешь, тебе мяса принесём?

Федотыч тоже держал две свиньи. Брал он двух поросят по осени, когда созревал урожай картошки, а уже в следующем году забивал. Занималась их кормлением и давала клички бабка Настя. Но называла она свиней почему-то всегда одинаково: Валентин и Валентина. То ли у бабы Насти было плохо с фантазией, то ли она считал это имя исконно свинским именем.

- А мне ветеринар сказал в корм свиньям конского навоза обязательно добавлять, для аппетиту! – поделилась секретом баба Настя.

- Ну и как свиньи?

- Кушают хорошо, не успеваю картошку запаривать. Только вот деда поймали на совхозном выгоне, куда он за навозом ходил. Говорят, нельзя чужой навоз воровать! Боюсь, как бы в милицию на него не подали. Суров у нас председатель-то

Надо заметить, что Федотыч уже как-то попадался на хищении «в особо крупном размере». Пару лет назад утащил он ночью с совхозной стройки несколько бетонных столбиков для ограды. И никто бы не нашел вора, да только прежний председатель, Дроздов не лыком шит. По его распоряжению пометили, втайне, все крупные строительные детали. Стоило только Федотычу сделать попытку «легализовать свой доход», как он был пойман с поличным. Пришлось тогда срочно всячески задабривать председателя, отдал он ему попользоваться то, что для него было дороже родной жены – свою новенькую электропилу. Да так и сгинула она в жадных до чужого добра руках начальника. Когда через некоторое время робко запросил дед о её возврате, председатель только отмахнулся:

- Я тебе целый дом подарил, а ты о своей жалкой пиле печешься.

- А на девятое мая к нам Серый приезжал, что с Сухого бора. Ты представляешь, они в наш туалет ходить не могут! Увидал унитаз и говорит, ой нет, где у вас тут туалет нормальный? Это он про сараюшку с дырой в полу. Да так и помчался на другой конец села к Баландучихе, у которой отхожая яма прямо за огородом выкопана. Не знаю уж, добежал, аль нет!

В этом месте бабка Настя задорно захихикала в кулак. В глазах её забегали озорные зайчики, и все лицо осветилось неподдельным весельем. Она словно наяву себе представила, как этот Серый мечется по селу, не зная где бы ему пристроиться, чтобы оставить свой драгоценный груз.

- Да он что, унитаза никогда не видел?

- Видел, не видел, почем я знаю, а пользоваться ни в какую не хочет.

- Хуторские, что с них возьмешь? Я тоже по молодости в ресторанах не могла черную и красную икру есть и прочие деликатесы. (Тут бабке не надо было объяснять, как и с кем по молодости Ольга могла бывать в ресторанах). Окину, бывало, взглядом стол – картошки нет. Значит опять, останусь голодной.

- У Нинки корова вчера отелилась, знаешь?

- Знаю, видела уже телёнка. Хорошенький такой! А старую корову «Зорьку», она сказала, скоро на мясокомбинат отведет: не доится уже. Помню, когда свою «Ночку», вела, так сама вместе с ней наревелась вволю. Она на меня смотрит своими большими карими глазами с таким неподдельным укором и плачет крупными слезами. А что мне с ней делать, даром кормить что ли? Я же не Ольга, чтобы для коров зоопарк городить! В конце концов, топнула на нее ногой сердито и прикрикнула: «Ты что хочешь, чтобы и я с тобой на мясо пошла?» С этими словами и сдала приёмщику. Ты как думаешь, на пятьсот килограммов «Зорька» потянет?

- Да это уж точно! Сдаст, глядишь, новый телевизор купит.

- Нет, она все деньги детям копит, что в город уехали. А сынок у неё купил в прошлом месяце машину на её деньги, вырученные от сдачи картофеля, а в этом уже её разбил. Готовь матушка новые подарки!

- Непутевая молодёжь нынче пошла! Ох, какая непутевая!

- Да, непутёвая!

Дед во время всего разговора двух женщин молчал. Он лишь прихлёбывал сладкий чай из своей большой кружки в синий горошек, измазанной по бокам потёками пены для бритья (кружка служила одновременно и для питья и для бритья). Да он и не слышал диалога. В голове его как пойманная рыба билась одна мысль: «Что делать? Кто навел порчу на его дом?» Наконец, ему пришла идея, а не сходить ли к одной из местных ворожей, Ольге, чтобы та подсказала ему, кто это на него навел порчу. Может быть, она сама и снимет с него заговор? Допив чай, он быстро встал, и, не объясняя никому ничего, быстро направился в ту сторону села, где жила Ольга.

В деревне свято соблюдали церковные обряды. Работать по выходным и праздникам было равносильно самоубийству. «Вон, это тот, который по праздникам работает», - указывали на таких  даже самые заядлые грешники – местные алкоголики, еле передвигающие заплетающиеся ноги. Но эта вера в «Божью силу» уживалась с верой в ворожбу, суеверия, гадания и приметы. Так в один из весенних дней, на какой-то церковный праздник, полагалось провести обряд, не имеющий названия, но служащий для стимуляции яйценоскости кур. Как известно, куриная порода в наших деревнях в зимний период несется крайне неохотно. Причина давно открыта птицеводами и описана в учебниках: это недостаток светового дня, витаминов, мелких камней для перетирания пищи и т.д. Но в деревнях не читают учебников.

Обряд по повышению яйценоскости кур проводился в деревне повсеместно. Бабке Насте помогала в этом внучка, которую упросила участвовать в мероприятии сторублёвка. В двенадцать часов ночи, по сигналу бабы, внучка залезла под обеденный стол на кухне и начала, что есть мочи, бить руками по бокам, будто квочка крыльями и, что есть детских сил, кудахтать по куриному. Баба же, в это время, словно разминающийся перед схваткой боец, длинным шестом бойко стучала по курятнику, извлекая, из наполненного курицами тамтама, гулкие звуки. 

Ей ответили барабаны с разных концов села. Добросовестные хозяева не могли оставить проблему яйценоскости кур на произвол судьбы и старались вовсю. Грохот и гул наполнил деревню, разлился по окрестным полям и перелескам. Через несколько минут «необычного концерта» куры в «музыкальном барабане» бабы Насти взбесились, пух, и перья полетели сквозь щели. А тут ещё и  петух, не ко времени, закукарекал. Впрочем, это был либо его призыв скорее закончить людское сумасшествие либо просьба выдать каждой твари… по бирушам. «Ну, вот, подействовало», - с удовлетворением констатировала баба Настя, - теперь то уж точно будут справно нестись.

Здесь привыкли делать все так, как делали их отцы и матери, деды и бабки, а те делали так, как делали их прадеды и прабабки, и так эта лестница опускалась в глубь веков до бесконечности, быть может, до самого Адама и Евы! Обычно этот консерватизм оправдывается следующими словами: «А вот дед Григорий делал так….», далее шло описание опыта деда Григория, хотя этот опыт часто представлялся весьма сомнительным.

Как-то баба Настя собиралась зарезать свою свинью, не помнил уже Федотыч, кто тогда попал под приговор палача к очередному людскому празднику: Валентин или Валентина. Как нарочно, нормального ножа для забоя найти не удалось. Не то чтобы их не было вообще, но ножи часто терялись мужиками на рыбалках и сабантуях, а оставшиеся ходили по рукам из избы в избу, как переходящий приз. Купить же себе новый хороший нож, было с точки зрения селянина, делом расточительным: это сколько же вина или водки можно купить на эти деньги! А где взять нож в случае надобности? Да у соседа!

Надо сказать, что забивать свиней здесь стараются не сами, а приглашают кого-нибудь со стороны. В этом выражается у крестьян привязанность, а может и любовь к вскормленному своими руками животному. Наконец, после долгих поисков остановились на истертом алюминиевом кухонном ножичке, с явно коротким лезвием. Забойщики крутили поочередно в руках орудие убийства и выражали сомнение в благополучном исходе предстоящей операции. 

Замечу, что, завидев двоих незнакомых людей, приглашенных в качестве забойщиков, предчувствующее смерть животное, в тот раз, уткнулось Федотычу в колени, как бы ища спасения у своего хозяина. Весь его вид выражал немой укор: «Ну, за что же, ведь мы так дружили? А помнишь, как ты меня лечил сырым яйцом, когда я болел? А каким веселым хрюканьем встречал я тебя каждое утро, когда ты заходил ко мне в свинарник? Почему ты меня теперь предаёшь?»

Только решительность бабки Насти спасла запланированное кровавое мероприятие. Своим нравоучительным голосом она заявила: «А вот дед Григорий бьёт кабанов вот таким ножичком…» - при этом отмеряя указательным пальцем одной руки на указательном пальце другой руки размер ножа равный длине спичечного коробка. Бесценный опыт предков произвел на гостей неизгладимое впечатление, и свинья была зарезана имеющимся в наличии клинком. Правда, перед кончиной пришлось ей с полчаса провизжать в мучениях, пока смерть не пришла к ней вожделенным избавлением и не помогла унести с собой в черную пустоту и гнусность человеческой натуры, и людскую глупость.

Про соседку Ивановну

Ивановна была чужим человеком в деревне. Приехала она сюда с первой волной переселенцев из Средней Азии. Не любили её тут. Не любили по двум причинам. Во-первых, ещё при социализме, была Ивановна торговым работником, заведующей магазином. Наложила эта профессия и на её характер и на её менталитет свой особый отпечаток. Не то чтобы она задирала нос, заносилась над сельчанами, пыталась командовать, нет. Но осталась в ней эта жилка перехитрить другого, успеть ухватить свой кусок быстрее соседа, быть всегда первой у кормушки. 

Сколько раз проделывала она с бабкой Настей такой трюк. Дойдет до этого уголка деревни слух, что кто-то на другом её конце распродает урожай хорошо родившего лука. Вроде, сговорятся они с бабкой, что после обеда пойдут вместе за покупкой. А нет, Ивановна уже до обеда, глядишь, сбегает к продавцу, отсортирует себе что получше, а потом с невинным видом заходит за бабой Настей. Обманывать было ей нужно снова и снова, это была уже её суть, её плоть и кровь.

Но не за это, так не любили её. Склонность к фальши была скрыта от большинства обывателей и проявлялась лишь в общении с соседями. Не любили её, и даже ненавидели, за её стремление вести своё небольшое крестьянское хозяйство с умом. Делала она всё по научному, по сельскохозяйственным книгам, животноводческим журналам и птицеводческим статьям, а не «как Григорий делал» веками. 

Небольшой надел её резко контрастировал с окружающими приусадебными участками. Вишневые деревья всегда были усыпаны самыми красивыми в деревне ягодами, яблони склонялись под самыми спелыми плодами, урожай картошки и овощей был самый большой. Причем, картошка была самой крупной и вкусной. Секрет тут был вот в чем. Будучи как-то на сельскохозяйственной выставке в городе, она ухитрилась украсть прямо со стенда пару элитных картофелин. 

Много терпения и старания стоило размножить сорт глазками. Но зато теперь такого картофеля не было ни у кого в селе, да и в районе, да что там, в районе, может, и гораздо дальше. Вместо прожорливых свиней держала она на мясо кроликов. Куры у нее неслись круглогодично, в отличие от птиц сельчан. Она знала, как добиться этого и торговала яйцами круглый год. Яйца куры несли необычно большие и, по-видимому, качественные, так как в деревне скоро сложился контингент постоянных покупателей. 

Даже сами куры были у неё на вид какие-то особенные. Это не растрепанные деревенские хохлатки, а ухоженные, с постриженными полукругом крыльями птицы, из-за чего походили они на сказочных несушек со страниц детских книг. Тайны из своих птицеводческих достижений она не делала. Элитных цыплят закупила на районной птицефабрике, все остальное сделали знания, труд и терпение.

Это её стремление все делать с умом, небольшие, но видимые успехи на крестьянской стезе и раздражало односельчан. Почему у этой бывшей «торгашки» все получается лучше, чем у нас, коренных жителей потомственных крестьян, почему куры несутся зимой, почему картошка самая крупная и вкусная?

Осталась у неё от прежней жизни привычка следить за своим внешним видом. Когда бы ты ни увидел Ивановну, была она ухожена, с модной прической и в красивой одежде. Мужики в округе, не стесняясь, пожирали женщину глазами. Не удивительно. Их жены, измученные постоянным, тяжелым крестьянским трудом, одетые в обноски и не имеющие времени на уход за собой, напоминали, зачастую, узников Освенцима, а не объект вожделения. Это сделало Ивановну и предметом ненависти всех женщин посёлка.

Могла ли Ивановна замыслить что-то нечистое против его семьи? Смешно. Такая начитанная и образованная женщина пойдет наводить порчу? Да никогда! Она-то и сама, конечно же, не верила в неё, - утвердился дед в своих размышлениях.

Задумавшись о своем, насущном, погруженный в мрачные мысли, дед не заметил, как сзади его догнала иномарка. Резкий визг тормозов испугал Федотыча, как почуявший волка жеребец, отпрянул он в сторону от дороги.

- Га, га, га, - услышал он за своей спиной похожий на гусиный гогот, задорный смех. Из открытого окна иномарки выглядывало довольное шуткой лицо его соседа – Генки.

- Напугал ты меня, думал я уже, конец мне сейчас будет…

- Индюк тоже думал, что плавает, пока вода не закипела, - сострил Генка, и снова залился своим гусиным смехом. Лучше бы не упоминал он в тот день индюшачье племя!

- Вот молодёжь пошла, никакого уважения к старости!

- Садись, подвезу, куда идём?

- К Ольге путь держу, по делу.

Дед сел на переднее кресло автомобиля рядом с водителем. Машина вздрогнула, как пришпоренный конь, и. взревев всей мощью своего железного нутра, рванулась с места. Перегрузка вдавила деда в кресло. «Не так быстро, Шумахер», - взмолился он. Но Генка уже полностью отжал акселератор. Пестрым калейдоскопом замелькали за окном дома, изгороди, огороды.

- Не хочу вспоминать её, - имея в виду Ольгу, – заговорил Генка. - Помнишь в прошлом году, когда я сбил насмерть её корову, ну когда ты еще потом мне машину помогал восстанавливать, сколько крику было! А что моя машина вся побита и помята была, так это никого не трогает! Завела себе стадо, так смотри за ним! А то шатаются эти коровы, где попало, по дороге не проехать, того и гляди, какая шальная из них на проезжую часть выскочит. А я ведь потом отвез ей за эту корову целый трактор досок. А что у тебя за дело к Ольге? - повернул он голову к старику.

Генке не суждено было тогда узнать, какое дело ведет Федотыча к местной ворожее. Внезапно из чьего-то заросшего сорняками огорода перед его машиной выскочил на дорогу крупный индюк с парой индюшек помельче. Индюк и не думал уступать дорогу машине, а набычившись, кроваво-красными глазами смотрел на приближающегося «соперника». 

Столкновения было не избежать. Опять противно завизжали тормоза, и гулкий удар в капот ознаменовал конец схватки между живой плотью и железным монстром. Федотыч, неожиданно для себя, оказался в какой-то мягкой, липкой, светлой паутине. «Неужто, я уже на небесах?» - мелькнула догадка у него в мозгу. Тут неведомая сила властно толкнула его в грудь и прижала к креслу. «Бог мой», - взмолился он. Только сейчас дед начинал понимать, что прижимает его к креслу подушка безопасности, своевременно раскрывшаяся при столкновении с индюком. Рядом, тоже прижатый подушкой к сиденью, хрипел ошарашенный Генка. 

И надо же такому случиться, что удар проклятой птицы пришёлся как раз в то место на капоте машины, где размещался датчик управления подушками безопасности. Не в силах ничего вымолвить или предпринять какие-то действия, но, понимая, что надо как-то выбираться из машины, старик вопросительно уставился на Генку. Тот уже, кажется, пришел в себя. На немой вопрос деда он пролепетал:

- Вот так, «не все коту творог, бывает и мордой о порог».

Где-то невдалеке послышалась сочная крестьянская ругань. Федотыч понял, что надо скрываться, дабы не попасть в разгневанные объятия хозяина строптивой птицы. Побарахтавшись в подушке, как лягушка в сметане, он через пару мгновений вывалился через дверной проем на дорогу, быстро поднялся, отряхнул рубаху и заспешил большими шагами прочь, оставив Генку одного разбираться с владельцем индюка.

Вот вдалеке, уже замаячил дом Ольги с телевизионной антенной, сделанной из двух смотанных проволокой велосипедных колёс без покрышек, и поднятой на непостижимую высоту, к радости местного воронья.

Про Ольгу

Ольга жила в старой части села. Дома здесь были древней постройки, с кривыми изогнутыми стенами, бревенчатые, из почерневшего от времени дерева, с маленькими оконцами, более напоминающими бойницы крепостей, чем источник солнечного света, со сплошь покосившимися оградами. Было ей около семидесяти лет, а точнее в деревне считать, и не принято. Несмотря на это энергия еще била из нее ключом. 

В деревне бабу знали, как чудачку. У Ольги было самое большое стадо коров в округе, было их у нее десять штук! Причем самое удивительное в этом факте то, что держала она этих коров не для прокорма, не для извлечения какой-то выгоды или прибыли, а, по-видимому, для души. То ли в ней к старости проснулась любовь к животным, то ли желание побыть заведующей фермой, а может, взыграла старая прихоть завести «живой уголок». 

Коров своих она берегла и лелеяла, сама выпасала стадо на лугах около озера, на которые не претендовал местный сельсовет. Причем гонять на выпас коров приходилось ей и летом, и зимой: нелегко же загодя заготовить на такое стадо достаточно сена. 

Она никогда не доила своих коров. Разве что для себя – литр, два с целого стада. Для содержания животных был сооружен просторный коровник, причем с целью экономии дорогостоящей и дефицитной древесины, расположился он под землей. Эдакий бункер-бомбоубежище, с черной дырой посередине - наклонным входом в казематы. И коровы привыкли к этому убежищу, и после выпаса быстро бежали к чёрной дыре, и одна за другой, будто на лифте, съезжали по наклонному спуску в стойла.

На селе поговаривали, что причуда с коровами появилась у нее не сразу, а после одного случая, произошедшего в зрелом уже возрасте.

Как-то у бабки Анны, живущей на самом краю села, недалеко от местного погоста, на выпасе пропала коза. Дело привычное, коза не раз уже проявляла свой своенравный характер. Выдернув из земли колышек, к которому была привязана, она забредала порой в самые отдалённые, незнакомые места. Так было и в этот раз. На поиски отправили, выпившего уже после трудового дня, деда Ефрема. 

Долго он бродил по окрестностям, время, от времени прикладываясь губами к захваченной армейской фляжке. И, наконец, когда первые сумерки подкрадывающейся ночи накрыли темным покрывалом изнывающую от июльского зноя землю, дед обнаружил беглянку на лужайке прямо за местным кладбищем. Пока дед фокусировал внимание на расплывающемся изображении своей скотины, пытаясь поймать её, стемнело. Звезды ещё не зажглись, а яркий диск солнца, подмигнув на прощание, скрылся за горизонтом. Лишь вдали горели огоньки родного села. 

Наконец, поймав козу за привязанную к её шее веревку, дед заспешил до хаты. Приходилось торопиться: дед побаивался всякой нечистой силы, в которую тут верили, и оживающих ночью мертвецов. Но все же, чтобы срезать путь, решил он идти прямиком через кладбище. К несчастью, веревка, за которую была привязана коза, постоянно путалась в могильных оградах и мешала идти. В очередной раз, дернув застрявшую где-то веревку, дед Ефрем потерял равновесие, и свежескошенным снопом рухнул. К его удивлению, полет продолжился куда дольше предполагаемого расчетного времени. Тут же на голову ему с блеяньем, лоб в лоб, «рога в рога», свалилась его коза, ведомая на коротком поводке. 

Только тогда дед понял, что попали они в какую-то глубокую яму. Да это же свежевырытая могила, с ужасом догадался он! Положение оказалось не из завидных, выбраться самостоятельно из могилы, добросовестно вырытой родственниками почившего, выпившему, низкорослому мужику, было не под силу. Однако и провести ночь по соседству с умершими односельчанами показалось ему дьявольским наказанием. Делать было нечего, оставалось надеяться лишь на свой громкий голос. Дед начал истошно вопить, прося о помощи.

На свою беду мимо кладбища брела куда-то Ольга. Услышав призывы о помощи, исходящие из-за кладбищенской ограды, она сначала испугалась, приписав их проискам нечистой силы. Но мольбы попавшего в яму старика были столь убедительны, что баба всё же поспешила на голос, не забывая при этом истово креститься и задавать, вопросы:

-Ты кто, живой аль мертвый?

- Да дед Ефрем я, в могилу упал.

- А чего не вылазишь?

- Не могу.

- Ты точно живой?

- Да живой, живой я!

- А ты точно дед Ефрем, а не дьявол-искуситель…, и не нечистая сила?

- Да точно, точно, помоги быстрей.

Через несколько минут, в полной темноте, Ольга нашла свежевырытую могилу с пленниками:

- Давай руку, - протянула баба свою ладонь в черную пустоту.

Но в этот момент она увидела перед собой, вместо протянутой в ответ руки, рогатое, мохнатое существо с бородой и горящими в отблесках звезд глазами. Нельзя словами передать потрясение женщины. С диким воем, спотыкаясь о надгробья, ограды и кресты Ольга бросилась прочь от страшного места.

С тех пор в ней и появилась некая «чудинка», как говорят об этом люди. А дед Ефрем, при вызволении из «зиндана», решивший подать, по глупости, козу вместо руки, провел остаток ночи на кладбище. Допив содержимое фляжки и обняв в охапку животное, он сладко проспал с ним до утра. Утром сердобольные прохожие вытащили пленников из ямы и отправили домой.

В деревне не ставили на двери, каких либо хитрых замков и запоров. Воровства здесь до некоторого времени практически не существовало. Да и что можно было украсть у нищего крестьянина? Но существовало, так называемое, скрытое воровство. Было в порядке вещей не вернуть взятую к празднику посуду, нож, фляжку.

Однажды бабка Настя гостила около месяца у родственников и по возвращении домой не досчиталась около трёх десятков наименований различной посуды и кухонных принадлежностей. Простодушный дед раздал все в пользование на «один день» и собрать обратно уже не смог. В наше время ситуация стала меняться в худшую сторону. 

Собственность породила порок. Федотыч помнил, как прошлым летом у него прямо из двора украли велосипед, бесследно исчез гуляющий по селу гусь. А на прошлой неделе бабка Настя не обнаружила в семейном «баре» самой большой и красивой бутылки водки, подаренной кем-то из родни ещё шесть лет назад на Рождество и сохраняемой для красоты. Это было неприятное открытие. Мир стремительно менялся, вслед за ним менялись и люди и отношения между ними.

Дед смело рванул на себя дверь, с огромным изогнутым гвоздём вместо ручки. В доме, состоящей из одной большой комнаты, выполняющей функции и кухни и спальни, Ольга была занята важным делом. Над кухонной плитой она развешивала только что собранные, то ли для лечения, то ли для ворожбы, травы. Баба не удивилась нежданному визиту.

- Погоди немного, сейчас управлюсь…

- Я по делу, - попробовал Федотыч завязать разговор.

- Да знаю, знаю, с чем пришел. Вся деревня уже знает, - оборвала она его.

Через несколько минут Ольга управилась с работой.

- Садись у порога, - приказным тоном сказала она деду. Дед послушно взял табурет, на который присел, и поставив его в проеме двери, разделяющей комнату и сени, замер в ожидании. Ольга что-то поколдовала над ним, в руке неизвестно откуда появилось яйцо, которым она несколько раз провела по голове старика, как будто дорожным катком укатывая на его лысине асфальт. Затем разбила яйцо в большую стеклянную банку, смешав его содержимое с колодезной водой и начала внимательно изучать полученную смесь на свет. Через некоторое время до Федотыча донесся, вдруг, изменившийся, голос Ольги:

- В начале весны заходила к тебе женщина, али бабка с просьбой какой? – спросила она.

- Да разве всех упомнишь, многие ко мне ходят, дом постоянно полон. То соседи, то родственники гостят.

Нет, вижу ясно, черны её помыслы, вспоминай!

- Право, и не вспомню сразу.

- Обидел ты её, крепко обидел, на тебе и на твоем доме через нее порча большая лежит.

- А кто навел порчу?

- Она и навела.

- А что же мне теперь делать? – взмолился дед

- Или прощения просить, коль за собой вину чуешь, или порчу надо снимать!

- Да где ж я её найду, бабу эту?

- А это уже не моя забота!

- А порчу как снять? А с яйцом тем, что делать?

- Чтобы порчу снять, делай, как я велю. Возьми яйцо и отнеси к перекрестку дорог, помнишь, где большой крест стоит? Да только голыми руками не бери. Надень, сперва, перчатки. И там брось его, ровно в полночь, через левое плечо, трижды перекрестись и молитву трижды прочитай «Отче наш». Запомнил? Затем, не оборачиваясь, и не разговаривая ни с кем, ступай домой.

- Что и сглаз пройдет? И можно будет дальше без страху жить?

- Пройдет, только исполни все как надо!

- Спасибо тебе, - обрадовался Федотыч, - Век тебе благодарен буду. Если что понадобится заходи, не стесняйся.

Окрыленный найденным выходом из этой непростой ситуации, Федотыч буквально бабочкой выпорхнул из хаты и зашагал к родному дому.

Генки с его машиной на месте ДТП уже не было. Лишь пятно индюшачьей крови напоминало о случившемся тут происшествии. Но он увидал вскоре соседа Генку с родней, которые смолили паяльной лампой только что забитого больного кабанчика, не забывая при этом, иногда, пропустить, наполненный на одну треть, стакан самогонки. Руки людей были перепачканы кровью

- Все идёт хорошо, все по плану, - думал Федотыч, - сегодня ночью я сниму сглаз, так как меня научила Ольга. Вот только что же это за женщина такая, которая навела порчу? Может Люба? Как-то обидел я её по весне ни за что. Пришла она самогону просить для своего сожителя, а я ей не дал. Сказал: пусть сначала тот, что раньше брала, вернет! Да еще поругал за это.

Про соседку Любу

Люба была самой простодушной из всей родни. Пышнотелая, обаятельная хохотушка, которую не смогли сломать ни тяжкий труд, ни напасти. Она и к жизни относилась с простотой и весельем, стараясь каждодневно испить её полной чашей, не задумываясь ни о вчерашнем, ни о завтрашнем дне. 

Жила она рядом, на первом этаже двухэтажного особняка, как раз напротив кухонного окна бабы Насти. Люба растила троих детей, четверо было у соседки по дому в семье Зубарей. Бабе нравилось наблюдать за этим муравейником: ранним утром и в вечернее время дети гурьбой и поодиночке сновали по подворью и дому, напоминая сказочный терем-теремок с многочисленными обитателями. 

Замуж выходила Люба два раза, оба раза за мужчин с именем Виктор. Первый раз по молодости и, как говорят мудрые люди, по глупости. Сделал ей бывший одноклассник предложение, и она согласилась. Да и как было не согласиться, в ней уже клокотала и бурлила новая жизнь? «Пойду, схожу замуж!» - объявила она своей родне.

Муж ей попался, как и большинство мужиков в деревне – непутевый. Пожалуй, если все люди произошли по Дарвину от обезьян, то мужики в русской деревне – от ленивцев. Женщины здесь выполняли все тяжелые крестьянские работы, а трутни-мужики искали лишь выпивку и развлечения. Увы, такими по натуре были её и первый и второй мужья.  

Фамилия у первого её мужа была Чудилов, поэтому иначе как  Чудило, его в деревне никто и не называл. Был Виктор Чудилов с детства  ленив. Как  и все в деревне, быстро пристрастился к выпивке. Рассказывают, что однажды мать спасла его от верной смерти. После какого-то большого деревенского праздника Виктор проснулся в отчем доме с больной головой, ломотой во всем теле и жжением в желудке. 

Стал искать по хате огуречный рассол, используемый русским людом для преодоления последствий алкогольного безумия. Наконец, в кладовой, заветная банка была найдена. Едкая влага бурлящим потоком хлынула в пересохшее горло. Не сразу почувствовал неладное выпивоха.

 Только позднее узнал он, что выпил вместо огуречного рассола электролит, слитый братом из аккумулятора на время ремонта. Тогда он сумел дойти до спальни родителей и свалился в проеме двери, корчась и стеная. Если бы не мать, быстро очистившая ему желудок и вызвавшая скорую помощь, забрала бы Виктора земля в тот далекий год.

Чудилов умел приспосабливаться и быстро нашел своё место в совхозной жизни. В то время как расцвел и окреп роман между председателем и Ольгой, доверила ему влюблённая парочка обеспечение своих свиданий. Встречаться в селе на виду у всех было невозможно. Законная жена Дроздова уже устраивала скандалы, а один раз даже полезла с кулаками на соперницу. Пришлось Ольге в той битве не сладко. 

Хоть и крепкие были у неё руки и тело, но в весе сильно уступала она председательше. Распорядился тогда Дроздов тайно возить Ольгу на свидание к нему в летний домик, построенный на  Лебяжьем озере. Шофером назначил Чудилова, взяв с него обещание молчать. Виктор выполнил своё обещание. А вскоре получил он от председателя щедрый подарок – был назначен на должность заведующего мельницей.

Мельница в совхозе всегда была доходным местом. Кроме совхозного зерна приходилось мельнику исполнять заказы односельчан. Расплачивался кто чем: кто нес деньги, кто самогон и продукты, а кто и обрабатывал его посадки. Дроздов закрывал на все эти проделки глаза. Жизнь расцвела для Чудилова райским садом. Работу по хозяйству он полностью переложил на женские плечи.

Прополка совхозных грядок – обязанность жены, работы в приусадебном огороде – забота жены, уход за птицей и домашней скотиной должна осуществлять жена, покос, заготовка дров, дети - все легло на плечи Любы. Чудилов же с царственным видом лишь выступал гоголем, да покрикивал. Бывало, подойдет он к возу сухих бревен, заготовленных бабским трудом в местном лесничестве, ткнет в них своим грязным сапогом и с недовольством и даже негодованием выговорит в очередной раз супруге:

- Да что ты, дура, привезла, как всегда, труху одну, а не дрова!»

Одна беда: каждый рабочий день мельника заканчивался за столом с самогоном. И раньше любящий выпить, теперь этот мужик превратился в настоящего алкоголика. Шли годы, сменился председатель. Заменили и вороватого мельника. Работать с утра до ночи в поле показалось ему слишком тяжелой ношей, и Виктор устроился заведующим местной баней. Там и проработал он до самого своего фатального конца. 

Лицо его, к тому времени, приобрело желтый оттенок из-за болезни отравленной печени, а сам он к сорока годам походил на девяностолетнего старика, с трудом передвигающего ноги. Не то, чтобы не пробовали его лечить. Несколько раз при обострениях болезней внутренних органов, клали его в районную больницу. Но выходил Чудилов из-под опеки эскулапов, и все начиналось заново. Вскоре нашёл он свою смерть после очередного стакана водки под чьим-то покосившимся забором.

Со вторым своим мужем познакомилась Люба через пару лет после смерти Чудилова. Работал он водителем на автобусе, связывающем село с районным центром. Крупный, полный мужчина всем своим видом и манерами напоминал громадного медведя гризли, вставшего на задние лапы и шествующего так по жизни, загребая житейские блага широко распростертыми большими когтистыми лапами. 

Попался и во второй раз Любе типичный местный мужик: ленивый и склонный к пьянству. Несколько раз не выдерживала женщина и выгоняла нового муженька. Да только как бабе одной на селе? И она вновь пускала Витька и в свой дом, и в своё сердце. Поесть он любил, и ел всегда очень много. Прокормить было легче, пожалуй, породистого хряка, чем Любиного ухажера. 

А уж к выпивке тяга у него была просто непреодолимой. Пил он любую гадость, лишь бы она пахла спиртом. Стоило жене заквасить сусло для самогона, который был необходим для расплаты за различные сельские услуги, как Виктор организовывал настоящую охоту за этим напитком. Когда дрожжевой раствор начинал бурлить и пениться, муженек тайком отливал себе это пойло. Употреблял же он брагу трехлитровыми банками.

До Любы был он уже женат, от первого брака где-то росли дети. На один из праздников, хорошо выпив, поведал он забавную историю, как бывшая тёща пыталась сделать его трезвенником. Как-то по осени, когда крестьяне уже собрали урожай, и деревенские праздники идут нескончаемой чередой, терпение тёщи от беспробудного пьянства Виктора, лопнуло. Но как его вылечить? 

Пошла она с этой задумкой к местной целительнице. Та её и надоумила к применению простого и «безотказного» способа: надо было в водку зятю подлить собачей мочи, а такая микстура навсегда отобьет тягу мужика к алкоголю. Способ понравился тёще своей простотой и при первом удобном случае, добыв, собачьей мочи неизвестным нам способом, она зарядила ею бутылку самогона.

Но не всё было так просто в той семье. Маленькая дочурка Виктора, подслушав о готовящемся подвохе, по секрету доложила о намеченном курсе исцеления своему непутёвому, но любимому отцу. Виктор не долго думал над ответом. Найдя в буфете приготовленную тёщей для его лечения бутыль, он заменил её своей, наполненной добротным самогоном. 

В тот памятный вечер тёща была сама любезность. Она всячески ухаживала за зятьком, а за ужином (и это неслыханное дело!), сама предложила выпить «по сто граммов с устатку». Не подавший виду, что знает о заговоре, Виктор налил себе до краёв гранёный стакан.

- За любимую тёщу, - прохрипел он первый тост и выпил залпом «лекарство». За первой рюмкой последовали ещё и ещё…. Через час язык Витька стал заплетаться, и он не мог уже говорить столь красивые тосты, к тому же список близких и дальних родственников, которым он их посвящал, уже подходил к концу. 

Посмотрев в хитрое лицо, приглядывающейся к действию «безотказного» снадобья тёще, он неожиданно и для себя и для окружающих громко произнёс «Гав!». А потом, жалобно поскулив, разразился целым каскадом звонкого собачьего лая. Тут тёща и свалилась вместе со стулом на пол, безумно вытаращив глаза. А жена еще долго потом не могла выносить собачьего лая.

Разве могли эти добродушные люди задумать против Федотыча подлость? Навести порчу? Конечно, нет. Недоброжелателей надо искать в другом месте, - решил для себя дед. 

Федотыч открыл дверь. В лицо ему пахнуло чем–то вкусным, из кухни слышался сочный голос Любы. Она, видимо, только что  пришла. Деда почему-то прошил озноб. Ему как-то не хотелось встречаться с соседкой. Не то чтобы он чувствовал вину, вспоминая тот давнишний случай с самогонкой, нет, наоборот, он окреп во мнении, что был тогда прав. Но в глубине души что-то угнетало его. 

Быть может, это была его глубоко упрятанная совесть и недовольство собой, что он посмел обидеть эту добродушную и добрую женщину. Дед тихо снял в прихожей туфли и так же тихо, бочком, чтобы не привлекать к себе внимания, прошел, можно сказать, прокрался в спальню. Здесь, удобно устроившись на тахте, он наконец-то, смог расслабиться за весь долгий день, и, кажется, даже заснул под мерный диалог женщин. 

Люба, не умела говорить, как обычные люди, она выплескивала слова и целые предложения речитативом, словно хороший пулемёт спешил насытить свинцом атакующие неприятельские цепи. Казалось, что она сейчас захлебнется в потоке своей речи, когда слова очередью вылетали из её горла, стараясь догнать, и обогнать друг друга. 

Развалившись поудобнее на кухонном стуле, она придвинула к себе тарелку с заботливо нарезанными хозяйкой крупными шматками сала, и, запихнув в рот кусок, пыталась уже дать первую словесную очередь, но баба Настя в этот раз опередила её:

- Как там твой меньшой чувствует, выздоровел, или все температурит?

- Лежит… - у соседки рот уже был набит до отказа, и «отстреливаться» от неприятеля она могла лишь одиночными выстрелами.

- Так сводила бы его до врача, пусть посмотрел бы!

- Не, я с начала к бабке, а потом уж к врачу. Бабка в прошлый раз его сразу подняла. А врач что, сейчас развезет – сначала анализы сдайте, потом рентген пройдите, а сам ничего в наших болезнях не понимает.

- А что она его, наверное, заговаривала?

- Нет, это когда у него бородавки были, то заговаривала. А в прошлый раз сказала ему неделю парное молоко пить с коровьим навозом! И хорошо помогло! На третий день на ноги встал!

- А, ну и правильно сделала. Доктора эти сейчас бы таблеток понавыписывали гору. Разве это дело - химией всякой организм травить? А тут все естественное, все натуральное!

- Конечно….

Только сейчас баба обратила внимание, что указательный палец на правой руке у Любы перевязан обрывком какой-то тряпки.

- А это что? - Не преминула разузнать она, указывая на перемотанный перст. Поцарапала где или собака укусила?

- Не, - не переставая усиленно работать челюстями, отозвалась через некоторый промежуток времени, использованный для икания, Любовь, – это не собака хватила, это Генка на мне свою электроудочку испробовал.

- Это как так?

- Звонит мне вчера вечером, говорит, приходи, я тебе вьюнов соленых дам, наловил их давеча, девать некуда. Ты ж знаешь, у меня их дочка любит. Ну, я, дура, и клюнула. Взялась за звонок, да в темноте не разглядела, что к нему провод тянется…. Тут, как шарахнуло меня…

- А что Генка?

- А что ему станется, ржёт как жеребец в стойле и только.… Говорит, проверить надо было удочку, а то завтра на рыбалку.

- Пусть бы на себе проверял, взяла бы да вмазала ему жердиной.

- Боюсь я его. Бешеный он какой-то, того и гляди, за топор возьмется, и ведь не остановишь! И как с ним Ольга живет?

- Так и живет. Тоже побои терпит. Я тут давеча видела, как он соседскую собаку отлупил бревном. Пришёл он к соседу во двор по какому-то делу, а того не было, тут этой жучке вздумалось на него гавкнуть пару раз. Так Генка выбрал в поленнице бревно подлиннее и так отходил бедную собаку, поскольку не убежишь с привязи, что та еле уползла от него в будку, и неделю потом отлеживалась. И как только не сдохла после такого!

- Говорю же, бешеный он, весь в отца своего…

- Я хотела, было, заступиться за собаку, да подумала, а что если он и меня так бревном?

- С него станется…- Люба все не могла насытиться дармовым обедом и потому отбивалась от бабы Насти весьма вяло.

- А на девятое мая с Сухого бора к нам Серый приезжал. Видала? – в который раз бабка начала рассказ про «дикость» хуторских в пользовании благами цивилизации. Эту историю уже знали все в округе, но каждый раз выслушивали её заново из Настиных уст и заново, как в первый раз, потешались. Наверное, эта история, местному обывателю, наскучить не могла никогда.

- Ты представляешь, хуторские в наш туалет ходить не могут! – продолжала баба. - Увидел унитаз и говорит, а где у вас тут туалет нормальный? Это он про нужник с дыркой в полу. Да так и помчался на другой конец села к Баландучихе, у которой сортир прямо за огородом выкопан. Уж бежал он как лихой олень!

Тут лицо бабы Насти, как всегда в этом месте рассказа, озарилось каким-то внутренним светом, и она хрипло засмеялась. Казалось, нет для нее забавней эпизода, чем этот. И если бы его включили в цирковую программу, он непременно бы взял главный приз циркового искусства - «Золотого клоуна» в Монако.

- А что ты хочешь от хуторских? У меня вон, как заселились, кранов водопроводных дети так и не видели, вместо них шланги торчат. Все денег нет купить, а из бревна не вырубишь. А ты говоришь унитаз! Это что-то вроде трактора в глазах хуторян. Ты бы рискнула вспахать им поле? Не….. – не уверено протянула баба.

- Вот и я говорю, когда не пробовал ни разу – боязно! Однако, мне пора до хаты. Управиться еще надо.

Слово «управиться» здесь означало, что надо выполнить свои регулярные деревенские обязанности по кормлению живности.

- А пойдем, я тебя провожу! Мой где-то загулял сегодня, - отвечала баба Настя.

Вслед за этими словами, по пути из столовой к выходу раздался звук шагов, при этом деревянный пол стонал и трещал под грузным телом Любы. Хлопнула входная дверь, эхом отозвавшись во всех углах дома, и наступила тишина.

Федотыч взглянул в окно. Высоко над землей повисли багрово-красные облака. «Надо же, уже закат», - подивился дед. Как быстро прошёл день, нет, не то слово он подобрал, день не прошёл, а пробежал, пролетел за хождением по людям. А ведь так и вся моя жизнь пронеслась, пробежала, пролетела за пустыми хлопотами, трудами, никчемными заботами, - почему-то потянуло Федотыча на философский лад. 

Жил я будто с завязанными глазами, шествуя по жизни и ни о чем, не задумываясь, все время, считая, что жизнь бесконечна. И только сейчас на старости лет приходится осмысливать и осознавать свои поступки, давать им оценку, пытаться понять свое истинное предназначение.

Он отогнал тягостные размышления, рывком встал и пошёл сначала в гостиную, потом, с наполненным до краёв стаканом горилки на кухню. Здесь организм не выдержал затянувшейся паузы в ужине, и рука сама опрокинула жидкость в рот. Все бы хорошо, но как это бывает часто, самогон пошёл «не в то горло». Федотыч поперхнулся и закашлялся. 

Когда кашель немного отпустил грудь, начал искать приготовленный бабой ужин, приподнимая поочередно крышки у кастрюль и ненароком кашляя в каждую из них. Наконец, нашел в одной из кастрюль тушеную картошку, кашлянул и туда, потом зачерпнул пару черпаков варева себе в тарелку. Покрутив испачканным черпаком перед своим носом, и так, не решив, куда его пристроить, повесил на законное место - гвоздь у плиты.

Раскатом грома хлопнула входная дверь, и тут Федотыча осенило, он вспомнил, кто приходил к нему ранней весной и кто мог желать ему беды.

Про Марусю

На другом от них конце деревни жила некая Маруся, вдова средних лет, не увядшей ещё до конца красоты и не лишенная привлекательности, что для деревни большая редкость. Женщины здесь стареют быстро. Односельчане знали за ней страсть к ворожбе, знахарству, прорицаниям и гаданиям, слегка побаивались, недолюбливали и старались обходить дом стороной. 

Знали они и её стремление жить легко, не утруждая себя непомерно работой. Конечно, огород при хате она вскапывала самостоятельно, но на этом её труд на ниве сельского хозяйства и ограничивался. Жила же она, в основном, за счет негласной торговли производимого в больших количествах самогона, называемого здесь повсеместно водкой, не брезговала мелким воровством и обманом, и эксплуатацией мужиков, попавших к ней однажды на остриё спиртового крючка. 

Причем, применяла она для овладения душой и зомбирования подходящих для её целей людей, некий колдовской сбор из трав, который инкогнито добавляла в спиртовое пойло. Посмотришь, день, другой попил мужик «огненной водицы» из этого «копытца» и вот уже покорно идет пропалывать её делянку, косить сено и чинить прохудившийся забор.

Обирала она таких простаков вчистую, до нитки, требуя с послушных её воле рабов и имущество, и продукты, и деньги, а, обобрав, указывала на дверь. И удивительное дело, подавленная колдовскими чарами и настоями воля людей не давала выхода возмущению. Человек безропотно повиновался. И не только сам потерпевший, но и люди вокруг, быть может, в душе осуждая, не вмешивались в дела Маруси. А, быть может, побаивались колдовского наговора, но, скорее всего, придерживались старого исконно русского правила «моя хата с краю».

Федотыч, конечно же, знал о проделках Маруси, в деревне этого было просто не утаить. К тому же его хороший сосед, Валера, еще как-то в прошлом году рассказал ему свою историю общения с местной «сивиллой». Работал он тогда завхозом в местной поликлинике, что находилась у самого въезда в село. Был при поликлинике стационар, куда раз в неделю им завозились продукты для питания госпитализированных больных. 

Произошло это событие в один из пятничных дней, которые в России правильнее бы называть «тяпничными», когда простой русский человек не выпить просто не может, отмечая окончание трудовой недели. Возвращались они на нагруженной продуктами: крупами, мясом, маслом машине, из районного центра вместе со своим начальником – директором поликлиники. Вот уже и строения родного села показались, да только занервничал вдруг директор. 

Взгляд его беспокойно забегал, заерзал он на своем месте, руки потянулись к лицу, а кадык судорожно запрыгал, пытаясь, справиться с хлынувшей вдруг ручьем слюной. Оказывается, он увидал издалека дом Маруси и, видимо, уже привороженный её настойкой, занервничал, как собака Павлова перед кормёжкой. Наконец он предложил:

- Валера, давай заедем к Марусе, пропустим по рюмочке, сам Бог велел в пятницу.

Валера не знал доподлинно «как Бог велел», но как повелел начальник понял сразу. Не то чтобы он любил выпить, но не пить в этом забытом Богом крае было просто нельзя. Пили и пьют здесь все и всё от мала, до велика. Основной движущей силой всех процессов, происходящих в деревне и её окрестностях, является алкоголь. 

Употребляют здесь, конечно же, самогон, сваренный собственноручно. Самогон единственная ходовая разменная монета на селе. Без него не двинется на твоем участке не один совхозный трактор, не решится вопрос в сельсовете…. С утра «слетаются» жужжащими роями мужики в один из дворов села, где спозаранку курится труба, установленного в сарае, самогонного аппарата. Каждому надо отведать первача, унять невыносимую наркотическую тягу. 

Хозяин наливает всем. Самогонные аппараты здесь есть почти в каждом дворе, и производить алкоголь в достаточном количестве для своего потребления и необходимых коммерческих расчётов несложно. Всегда было загадкой, почему же эту «разменную монету» неизменно принимают к оплате, почему не происходит обесценивание «валюты» из-за перенасыщения рынка? Доллар США изменился бы в цвете от зависти, увидев такое. Федотыч так объяснял этот закон рынка: «У нас на селе потребление «водки» всегда опережало её производство!»

Маруся встретила гостей радушно, на столе тут же появилась бутыль самогона и обычная деревенская закуска: картошка с солёными огурцами. После нескольких рюмок водки, когда на глаза начала наплывать непонятно откуда появившиеся пелена, а все люди стали казаться братьями, хозяйка завела жалобную «песню», как ей плохо живется, и как скоро кушать будет совсем нечего. Расслабиться под такую песню было просто невозможно, и директор предложил:

- Валера, отсыпь ей немного крупы, не дай людям умереть с голоду!

Валера к тому времени уже ясно не понимал, где он находится и что происходит вокруг, из всех углов дома на него уже пялились лупоглазые черти, а в окно подмигивала раскосая, почему-то, русалка, но приказа директора ослушаться не посмел. 

Приподнялся он на своем неотесанном табурете, да только тогда понял, что ноги совсем не хотят слушаться его и нести, отяжелевшее, вдруг, тело к припаркованной рядом с хатой машине. 

- Давай, я сама справлюсь, – выхватила Маруся ключи от фургона из рук обмякшего водителя. Как добрался до дома Валера уже и не помнил. Помнил только, как утром подогнал автомобиль к дверям казенной кухни и, открыв створки фургона, ужаснулся: все продукты, предназначавшиеся больным для питания на неделю, исчезли. 

Странно, но он не пошел тогда скандалить к Марусе, искать хоть часть нагло сворованного добра, не обратился он и к участковому. Видимо, действовала ещё на него и подавляла волю подмешанная в питье «дьявольская смесь». А как отнесся к происшедшему директор? Что директор, он же ключи никому не давал, а уж если ты заварил кашу – сам её и расхлебывай, так примерно объяснил собутыльник Валере истину жизни. Пришлось завхозу доставать из кармана свою зарплату и срочно закупать продукты на свои кровные. Но наука пошла ему впрок: дом Маруси он теперь стал объезжать за несколько километров.

Попался как-то в конце зимы на Марусину удочку и Федотыч. Пригласила она его выпить рюмку-другую. Трудно сказать, что двигало мужиком, когда он согласился. Ведь запасов своей самогонки ему бы хватило месяца на три при умеренном потреблении. Все-таки, видимо, обладала Маруся неотразимыми женскими чарами. Хорошо выпив и добросовестно закусив, Федотыч, ничего не обещая, без происшествий вернулся домой и вскоре забыл о визите. Но не забыла этого ворожея. В начале весны пришла она к деду в дом и без предисловий приказала, как будто старик был её плебеем или рабом:

- Пойди и обей своим дерматином мою входную дверь, какой-то хулиган всю её порезал. Федотыч был удивлен и унижен приказным тоном, всё его нутро воспротивилось давлению. По-видимому, зелье, которое подмешивала Маруся в питье для овладения волей человека, не подействовало на деда. Может, концентрация его была слишком слабой, может, оно выслужило уже свой срок годности, или просто не нашло в усохших к старости мозгах деда центра управления волей. Так или иначе, Федотыч, разозлившись не на шутку, выгнал женщину со двора с криком:

- Я обобью сейчас твою дверь «кожей заказчика». Никогда никому в деревне не отказывал он в помощи, но здесь не стерпел наглости.

- Вот кто наслал порчу на наш дом! – заключил долгие размышления Федотыч.

Перекресток

Лишь только ночь разлила фиолетовые чернила по всему небосводу, разбросав бриллианты звездочек и выпустив из заточения месяц, Федотыч собрался в дорогу. Предстояло важнейшее мероприятие, от которого зависела теперь его дальнейшая судьба, да что его, судьба всей его семьи – снятие порчи через магический обряд избавления от заговоренного яйца. «Сначала выбросить яйцо на перекрестке дорог через левое плечо, потом три раза наложить на себя крест и три раза прочесть «Отче наш», а потом идти без оглядки, - повторял он наставления бабки Ольги. 

Перекресток, отмеченный деревянным крестом, был довольно далеко отсюда, в соседнем селе. В этой местности перекрестки магистральных дорог исстари освящались большими деревянными крестами. Дед смазал подшипники своего старого велосипеда, достал из укромного уголка проклятое яйцо, причинившее ему уже столько хлопот, и двинулся в путь. Правда, обычных перчаток у него в гардеробе не нашлось, и он взял для обряда слегка попахивающую навозом старую рабочую рукавицу из свинарника.

Перекресток встретил его одиноко горящей лампочкой на фонарном столбе. Вплотную к пересекающимся дорогам здесь подходили дома и окруженные заборами огороды. Дед подрулил к чьей-то ограде, вдали от фонаря, поставил велосипед на подножку и стал ждать условленного времени. Глаза постепенно привыкли к темноте ночи, и он различил недалеко от себя деревянный крест, и стрелки на белом циферблате найденных когда-то в Москве, на Белорусском вокзале часов.

До полуночи оставалось несколько минут. Мошкара с гудением вилась над одиноким фонарем, где-то лаяла собака, недалеко переговаривалась и смеялась молодёжь, задержавшаяся на ночных посиделках. Последние секунды, словно помогая деду, из-за облаков показался месяц. Федотыч повеселел: видно сам Господь помогает ему. Отсчитав последние секунды, он повернулся к кресту спиной, взмахнул рукой в навозной рукавице, и отправил варёное яйцо, разрушитель его душевного спокойствия, далеко за голову в черноту ночи. 

Его так и подмывало матернуться этому метательному снаряду вслед, но он удержался, понимая, что это совсем не по регламенту. Теперь следовало трижды перекреститься. Дед поднял правую руку и тут только понял, что его рабочая рукавица улетела вслед за яйцом. Он не успел сообразить, что же ему делать в этом случае, как сзади послышался крик: «Ты чего яйцами кидаешься, в нюх захотел?» 

Дед сразу сообразил, что разбудил «улей» с отдыхающей молодёжью, а это похуже разъяренных львов, и что конец обряда, несомненно, теперь будет скомкан или сильно смазан, а его окончание стало, вообще, под большим вопросом. Вскочив в седло велосипеда, он нажал на педали. Сзади неслось:

- Хватай его, держите его, отнимем у него его велик! Пришлось креститься и читать молитву Федотычу на ходу, уже в седле велосипеда, усилено крутя педали, причем сделал он это не по три, а даже по четыре раза: лишний раз, чтоб не догнали. Только одно наставление Ольги получилось исполнить у него добросовестно – не оглядываться назад. Да и некогда ему было.

Уже подъезжая к своей хате, дед решил ничего не рассказывать бабке Насте о ночном происшествии. Да и к чему?

На следующий день Федотыч проснулся около семи часов утра. Голова болела: бессонная и нервная ночь давала о себе знать. Он приподнялся, потянулся, захрустев всеми костями скелета, и стал неспешно одеваться. Утро в деревне начинается рано. 

Коровы, подгоняемые окриком пастуха, маршировали уже где-то за деревней. По улицам поселка сновали, как муравьи телеги, машины, трактора, и прочие самодельные средства передвижения, которым просто невозможно найти определения. Люди поодиночке и группами тянулись на совхозные поля.

Бабка Настя встала раньше его. Из кухни доносился приятный запах жареной яичницы со шпиком. Не удостоив вниманием умывальник, дед прошел сразу на кухню.

- Руки, смотри, какие грязные, не помыл вчера после огорода, а я потом выключатели в хате не могу отмыть, ступай, помой-ка, - скомандовала хозяйка.

- А ты-то сама умывалась с утра? – вдруг, огрызнулся дед.

- А я с утра всегда вот так руками вытираюсь, - отвечала баба Настя, - показывая, как она двумя ладонями растирает лицо с утра вместо умывания

Дед посмотрел на свои руки. После растирания ими по ба биному примеру можно было смело записываться в гильдию кочегаров. Отмыть их было, наверное, уже невозможно никогда. Огородный чернозём глубоко въелся в грубую шероховатую кожу и, чтобы смыть его, надо было «отмачивать» руки в тазу с пару часов, а потом оттирать пемзой вместе с огрубевшей кожей. Но он послушно пошёл мыть руки, оставив на полотенце длинный черный след и не забыв прошмыгнуть в гостиную для употребления очередных «ста граммов».

- Как ты вчера сходил на перекресток? - спросила баба.

- Все сделал слово в слово, как Ольга велела, - отвечал Федотыч, уминая яичницу.

- Вот и хорошо, теперь нам нечего бояться!

- Но какая Ольга умница, все в яйце разглядела и эту ведьму, Марусю, тоже!

- Не зря её люди стороной обходят, говорят, она тоже колдует!

В дверь постучали, а потом в кухню через коридор, торопясь, прошел Генка:

- Привет Федотыч, ты мне с ремонтом машины поможешь? По твоим делам-то ехали. Там только вмятину от этого индюка надо отрихтовать, все остальное справно, – быстро заговорил он

- А подушки?

- Подушки в автосервисе свернут. Тридцать баксов за штуку. Подходи сегодня вечерком ко мне в гараж, идёт?

- Ладно.

- Мне Ольга про яйцо рассказала, что ты на чердаке нашёл, так это мы с Шишовым его туда забросили!

Все перемешалось в душе Федотыча при этих словах, но сказанное как-то медленно растворялось в его сознании. Нелепо и несуразно было это признание. Никак не укладывалось оно ни в канву всей истории с заговоренным яйцом, ни в мироощущение старика. Наконец он, пытливо всматриваясь в лицо соседа, вымолвил:

- Как так?

- А помнишь, в позапрошлую пятницу ты водку варил, тогда еще многие тут из мужиков были: и Горбунов, и Дзюрич, и Дудыков…. Так вот мы с Шишовым набрали первача да решили за углом хаты в тенёчке спрятаться, уж больно солнце пекло. 

Около приставной лестницы пристроились, закуску разложили на ступеньках. А тут из этого окна, что с дверкой, вылезает кот. Не представляешь, рожа «во», как у кабана упитанного, - с этими словами Генка приставил к своему худому лицу по бокам ладони, так что оно утроилось в размерах, - и сразу «Мяу!». Сначала «мяу», а потом на «Мяв» перешел. Это он так поесть выпрашивал.

Котов в деревне не кормили никогда из принципа. Коты должны питаться мышами, так считали здесь. Единственное, что доставалось кошачьему племени, так это миска молока во время утренней дойки. Поэтому эти животные были всегда голодны и злы, а если видели в руках людей какую-нибудь пищу, даже хлеб, то всеми средствами выпрашивали её, и не было такой ужимки, которую не продемонстрировал бы усатый ради её получения.

- И так он нас достал своим «Мяв», - продолжал рассказ Генка, что Олег не выдержал и после пары стаканов запустил в него первым, что попалось под руку – варёным яйцом. В кота он не попал, но с чердака согнал, он оттуда прямо камнем рухнул к нашим ногам! А яйцо на чердаке осталось, не лезть же за ним? Ты его, наверное, и нашел, – заключил свой рассказ сосед.

- А что на чердаке кот мог делать?- задал Федотыч весьма глупый вопрос. Чердак его дома кишел мышами. Не проходило и недели, чтобы какая-то из них не упала через вентиляционную шахту прямо на обеденный стол бабке Насте. Хозяйка больше всего на свете боялась мышей и всегда встречала этот спуск громким визгом с причитаниями.

- Мышей караулил, - ответил, с видом знатока, Генка.

- А как он туда забрался?

- А бес его знает, может, ты чердак проветривал, может, ветер дверцу открыл, а лестница-то рядом.

Какое-то тепло и полное расслабление пошло по всему телу Федотыча, когда до глубин его сознания, наконец, дошел смысл сказанного. Сосед уже давно ушел, а дед все сидел, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. Недоеденная яичница остывала на тарелке. Собравшись с силами, он потихоньку вышел на крыльцо дома, и сел на нижних ступеньках парадной лестницы. 

Дорога проходила от него всего в нескольких шагах. Движение по ней уже успокоилось, лишь изредка проезжал велосипедист или тарахтела повозка. Но дед не видел их, взгляд его уставился в одну точку где-то далеко впереди себя, туда, где небесный горизонт сливался с земной плотью.

Не помнил он, сколько просидел так, когда рядом несмазанными осями скрипнула телега, и приветливый голос окликнул:

- Здравствуйте!

Федотыч перевел взгляд на ездока. Да это же «Милейший», что был на поповском дворе вчера в полдень.

- Привет, «Милейший», - неспешно ответил старик

- А ты скажи мне вот что, мил человек. Почему Господь разрушил Вавилонскую башню, смешав народы и разделив языки?

Федотыч не удивился ни вопросу, ни тому, что он был задан в подобной обстановке, наверное, он отучился уже чему-то удивляться.

- А чтобы люди не могли понять друг друга… – изрёк он в задумчивости.

- Благодарствую, - ответил возница и затряс вожжами, побуждая лошадь к движению.

С той стороны деревни, где находилась церковь, донесся ритмичный перезвон колоколов.

Санкт-Петербург

Январь, 2008 год